Веркор - Избранное [Молчание моря. Люди или животные? Сильва. Плот "Медузы"]
Если его отличает то, что у него есть душа, то надо будет установить, по какому признаку мы определяем ее наличие.
Если его отличает то, что он живет обществом, надо будет точно сказать, чем же отличаются примитивные общества людей от обычного стада животных.
Если его отличает что-то другое, надо будет уточнить, что же именно.
И вот, Френсис, я в состоянии потребовать, — нет, правильнее сказать: я могу заставить весь огромный и величественный судебный аппарат Соединенного Королевства ответить на этот вопрос. И меня не удовлетворит, если он просто признает или не признает за тропи право называться людьми: пусть он также определит и во всеуслышание заявит, на каком основании принято такое решение.
Понимаете ли Вы всю важность подобного юридического прецедента? И поскольку я — только я один — могу добиться этого, имею ли я право уклоняться? Даже если в это споре я рискую потерять не только свое счастье, но, быть может, и жизнь?
Без риска ничего сколько-нибудь значительного не добьешься, Френсис. А Вы понимаете, что пустяками британское правосудие с его вековыми традициями не проймешь. Для этого придется совершить нечто поистине грандиозное.
Я не могу доверить свой план клочку бумаги и превратностям почты. Но Вы, конечно, уже поняли, какое это опасное и трудное предприятие.
Теперь Вы знаете все, Френсис. Согласны ли Вы выйти за меня замуж?
Я Вас люблю.
Дуглас
Глава десятая
Иерархия чувств в сердце женщины. Прогулка под дождем. Рассудок побеждает. Странная пассажирка. Масонское братство женщин. Дерри и Френсис. Френсис и Сибила. Роды Дерри. Первое крещение человеко-обезьяны. Первые затруднения с записью гражданского состояния. Страшная ночь.
Пробежав глазами последние строчки, Френсис аккуратно сложила письмо вчетверо, потом нарочито спокойно поднялась с дивана, на котором она лежала, вытянувшись во весь рост, не спеша причесалась, подкрасила губы, закурила сигарету и, набросив плащ, вышла из дому — за покупками, решила она. Но она миновала бакалейную, мясную лавки, миновала булочную, даже не повернув головы, даже не выглянув из-под капюшона, который надвинула на самый лоб. Моросил мелкий и частый дождь, похожий на брызги морского прилива; сквозь него проступали неясные, как будто полинявшие очертания холмов Хэмпстед-хайта. Гравий на дорожке скрипел под ногами.
«Boт так иммунитет!..» — подумала она и попыталась было улыбнуться. Да, еще недавно она верила, что у нее выработался иммунитет. В последний раз страсть ворвалась в ее жизнь года три назад, но в ту минуту, когда почва уже уходила у нее из-под ног, она огромным усилием воли сумела выйти победительницей. Бедный Джонни! Легкомысленный, непостоянный Джонни, Джонни — нарушитель спокойствия… Она, как обычно, бросила ему «до свидания» и даже помахала Джонни из окна вагона. Но она уже знала, что никогда больше его не увидит. Целый месяц, а то и больше он ежедневно писал ей — сначала письма, полные недоумения, потом гнева, потом пошли уговоры, слова нежности, упреки, угрозы, горькая ирония, бешенство и мольбы. Она не рвала ни письма: она их читала. Читала, рыдая от раскаяния и переполнявших ее желаний, но так она испытывала свою волю и стойкость. Наконец перестала читать: на смену пришли усталость и пустота. «У меня выработался иммунитет», — думала она не без гордости.
Любить? Это еще возможно. Но страдать? Никогда в жизни. Разве нельзя любить не страдая? И разве не следует любить не страдая? Страдания любви унизительны. Она не позволяла себе такой роскоши, как страдания. И презирала тех женщин, которые потрясали, как славным знаменем, «своим возвышенным, но увы — разбитым сердцем».
Она даже начала писать новеллу, где рассказывалась история женщины, для которой любовь без страданий не настоящая любовь: действительно ли ты любишь, если тебе не приходится страдать? Героиня новеллы чувствует себя униженной и падшей. И в конце концов уходит от этого слишком положительного человека, который дарил ей слишком безмятежное счастье.
Иммунитет… Разве не подтвердили их спокойные отношения с Дугом, что Френсис действительно приобрела иммунитет? Пусть она любит его, а он ее нет (по крайней мере так ей казалось) — она от этого не страдает. Когда же наконец в один прекрасный день Френсис поняла, что и Дуг ее тоже любит, его захватила и увезла на целый год вместе со своим багажом эта женщина. Нелепые обстоятельства его отъезда приводили Френсис в ярость. Но чувствовала ли она себя несчастной? Почти нет. То, что она испытывала, нельзя было назвать страданием. Тут была терпеливая суровая надежда, напряженное ожидание весточки от него, иной раз тревога и даже — нечего греха таить — легкие уколы ревности. Но страдания, слава богу, нет! «Хватит, я больше не способна страдать…» — думала она.
С гладких листьев каштанов падали крупные капли дождя и глухо разбивались о ее капюшон.
И вот теперь началось все сначала. И все из-за этого несчастного журналиста. Непокорное сердце заныло, хотелось кричать, и потом снова эта острая боль, такая нестерпимо знакомая, пронизывающая насквозь все тело… И все из-за этой размазни, из-за этого бесхарактерного непостоянного мальчишки…
Она закусила кончик носового платка. Этого еще недоставало — плакать! Нечего сказать, красивая сцена! Френсис яростно высморкалась. Правая нога соскользнула в лужу. Надо было надеть туфли на каучуке.
И с кем? С этой Сибилой! С этой гробокопательницей! И у него еще хватает наглости писать мне: «В эту минуту я думал о Вас!» Идиот, идиот, трижды идиот! И я страдаю из-за такого идиота! «Не знаю, будет ли Вам от этого легче, или же Вы окончательно вознегодуете». Надо же быть таким дураком!
Она даже не подумает ему ответить. Нет, ответит! «Мне казалось, что Вы не похожи на других, — напишет она ему. — Я любила Вас за то бесконечное доверие, которое я испытывала к Вам. Вы растоптали мое чувство».
Целый час шагала она среди деревьев, сочиняя свое прощальное послание — великолепное и беспощадное. Но, поставив последнюю точку, она почувствовала, что в душе у нее пустота, тоскливый холод, такой же унылый, как эта пелена дождя. Вдруг она спохватилась: я даже забыла о его тропи. Она пожала плечами. Дождь становился все сильней и наконец перешел в настоящий ливень. Френсис туже стянула вокруг шеи шнурок капюшона. И вдруг вспомнила слова из его письма: «Возможно, меня даже повесят». Что еще за ерунда! — подумалось ей. Типичный газетный стиль!.. Его повесят! И он воображает, что она поверит… С какой стати его будут вешать? Она не поняла и половины в этой путаной истории с тропи. Эту часть письма, несмотря на самые благие намерения, она прочла как в тумане. Надо бы перечитать это, подумала она, чувствуя, как в душу закрадывается тревога и раскаяние. Что же было написано в конце? «Жестокое и кровавое дело». Нет, слова «кровавое» там, кажется, не было. Впрочем, не было и «жестокое». Почему же тогда ей на ум пришло слово кровавое? Там же написано «опасное и трудное». Но почему же все-таки она решила, что «кровавое»? Страх зашевелился в душе, охватил все ее существо. Она быстрее зашагала к дому. «Опасное и трудное предприятие», — вспомнила она подлинные слова. Но по предстоит ему сделать? И почему, почему «опасное»? Она почти бежала.
Спустя час страдания Френсис, не потеряв своей остроты, приняли иной характер. Не то чтобы она простила Дугласу измену, но она перестала называть его про себя «несчастным журналистом» и «размазней». Она снова взяла письмо, прочла и перечла последнюю страницу. И она знала — да, хорошо знала, — что он выполнит все, о чем пишет. О мужчины, непонятные животные! С одной стороны, полнейшая бесхарактерность перед этой мерзкой Сибилой, а с другой — такая решительность и мужество. И ради кого? Ради тропи. В первую минуту она почувствовала себя вдвойне оскорбленной. Но комизм происшедшего помог ей взять себя в руки. Еще раз перечитав письмо, она уже могла судить обо всем более здраво. Прежде всего она поняла, что с первой до последней строчки его письмо проникнуто глубокой и сильной любовью к ней, и, согретая этим открытием, Френсис должна была признать, сколько в Дуге подлинного благородства и мужественной требовательности. Короче, она поняла, что, по трезвом размышлении, бедный Дуг заслуживает скорее уважения и даже восхищения, нежели презрения и гнева.
Настолько заслуживает, что она даже начала обвинять себя. Теперь, когда она разобралась во всем, история тропи показалась ой куда значительнее и важнее, чем ее собственные переживания. Ей стало стыдно. Внезапный порыв материнской любви к изменнику охватил ее, и неверность Дугласа, заброшенного в пустыню, представилась ей минутной слабостью, вполне простительной, под небом пустыни… Даже Сибилы коснулась эта неожиданная умиротворенность.
![Веркор - Люди или животные? [Естественные животные]](/uploads/posts/books/117740/117740.jpg)